Ещё раз об итогах: позитивное


Открытия после Закрытого показа

НЕДЕЛЯ ИНКЛЮЗИВНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
В РОССИИ: комментарий редактора

«Неделя» завершилась показом и обсуждением на «главном» канале фильма «Антон тут рядом»

Говорить о фильме, как и о любом другом концентрическом отражении чьих-то переживаний, размышлений не имеет смысла – это надо, если повезёт, со-пережить. И жить дальше.

И значение художественного произведения (вне истории искусства) не в его художественности, а в том, как оно помогает осознать перемены в жизни, определить свою позицию – чтобы жить дальше.

Наверное поэтому все попытки стороны «против фильма» свести его обсуждение к критике «так называемой петербургской школы» и «неправильной, недопустимой» позиции режиссёра, которая в процессе съёмок «посмела» стать и одной из главных героинь (да и «героиня ли она»?), врасти в фиксируемые события, – оказались неинтересными и беспомощными.

Если нельзя «так» – то как можно? Как «надо» говорить о жизни, о которой и знать-то не хочется? Как «надо» – о том, о чём думать только – только начинаем?

И заведующая отделением, в котором «содержатся» антоны, оскорбившаяся на пустом месте за честь мундира (точнее, халата) – и способная говорить только о том, что «Люба обидела армию людей». Не умеющая понять, увидеть, что армия (это о медицинских работниках?!) безнадёжно устарела, да и фронт ушёл, переступив через противостояние. Она и в глубоком тылу чувствует себя – не врачом, а последним оплотом. Только вот чего? «Люба, помогая Антону, навредила ему», - это ведь сторонник системы изоляции сам произносит приговор своей системе. Навредила чем? Тем, что не оставила тихо угасать в интернате, разбудила – и Антона, и отца и помогла им жить продолжать? А ведь это мнение не стороннего человека – она «рядом», всю безысходность сложившейся практики понимает.

И борец за семейную эвтаназию Никонов – привычно эксплуатирующий развесистую и агрессивную демагогию совкового гедонизма («2 недели назад в Ницце устриц ел и ни о чём не печалился»), потерянно замолкает, когда узнаёт о судьбе «безнадёжных», родители которых с приговором не смирились, «не усыпили».

Они попытались спрятаться за ширму привычных и разрешённых ещё соцреализмом шаблонов – художественности, правильности, прошловекового опыта… Не работает. Приходится обсуждать содержание, которое – не частная жизнь отдельных людей, а наш общий выбор – мы все «рядом».

В другой передаче откровений этих обиженных и мессий хватило бы на несколько выпусков. Поорали бы всласть. Навешали б ярлыков, упились злобой и агрессией. И отправились свои нарывы нянчить дальше.

Впервые оценила правила формата «закрытого показа»: высказываемся, но не обсуждаем. Это позволило не зависать на обсуждении того, что в обсуждении не нуждается. Но дать шанс на осмысление даже безнадёжным – «организовать их деятельность, позволяющую услышать оппонента» (на языке ФГОСа). Уйти от агрессии и противостояния.

Сделать шаг к принятию того, что больше нет безусловности привычного «я знаю, потому что я работаю (живу с этим) 20 лет» – нет ни моделей, ни рецептов. Ни у кого.

Но есть потребность понять. Потому что в этой – новой – реальности ограниченные возможности – у всех. И учиться приходится не у «лучших», а у тех, кто давно живёт с этими ограниченными возможностями, кого «принято» жалеть несколько раз в году и переступать, отворачиваться. Само понимание этого – уже революция сознания. Болезненная, как всякая революция.

Фильм как раз об этом – по-моему: там, где исчерпаны возможности привычных шаблонов, надо искать новые, не шаблонные решения. «Нельзя» и «так не делают» перестаёт быть аргументом. Здесь вообще рациональное не сразу становится определяющим. И Любовь Аркус начинает понимать себя тогда, когда в её жизни появляется человек, который в прямом смысле живёт, только пока его любят, и перестаёт существовать, когда оказывается никому не нужен.

И становятся понятными упорство в отстаивании интернатной системы (ведь страшно стать ненужным – никому, совсем), и истоки никоновских теорий (почти не пиар «писателя» – страх, ужас даже при одной мысли, что окажешься беспомощным, либо на руках с таким – и отсюда это – уж лучше сразу). Привычное рациональное не работает, а по-другому страшно, да и не умеем.

А то, что принято считать иррациональным – наоборот. И Игорь Шпицберг (автор единственной запатентованной в России методики помощи – это не какая-то там идея, за которую биться собирается Никонов – работающая технология) действительно счастлив. И – как ни пафосно это звучит – лик его светел, взгляд осмыслен, ум трезв – никакой шелухи.

Само обсуждение фильма стало его закономерным продолжением: с парадом «образов». Без упрощённого деления на «положительных» и «отрицательных», но с приговором отжившему. У меня почему-то это ассоциируется с финалом леоновского «Русского леса». Рядом с цветистым красноречием экспертов серьёзный Олег 25 лет из зала почти косноязычен – он как будто учится говорить – да и действительно для разговоров о смысле жизни нужны другие слова и конструкции, чем те, что мы привычно извлекаем. Но не формулировки главное, а мысли, которые вполне оформились и с которых даже подколки ведущего не сбивают.

Зря – оказывается – Д. Быков («Не откупимся») опасался, что фраза Аркус о том, что Антон согласен только на любовь, на меньшем он не помирится – затеряется в фильме.

И вот эти простые мысли, сформулированные совсем молодым человеком без опыта жизни по шаблону: фильм даёт «чувство любви, которое помогает жить» – просты, как всё гениальное. Но они же – и беспощадная оценка «людям взрослого поколения». Как корректно-то, но от того не мягче: «Вы убиваете любовь в молодом поколении». Метафора не развёрнута – ведь уже по умолчанию – без любви нет жизни, живя по шаблону, убивая любовь (которая понимается как неотъемлемое условие жизни), вы убиваете новое поколение, своих детей. Всё, круг, заданный старым шаблоном – убивать недостойных – значит убивать всё живое, развивающееся, будущее – замкнулся.

Аудитория зала действительно молодая – и это возможно тоже символ – новое поколение – новая жизнь. Без всемирных революций и «железных рук, загоняющих человечество к счастью». Услышан ли, понят ли И. Бродский с его «нельзя спасти человечество, но можно спасти человека»? Это уже революция в идеологии. И идеология, по которой так истосковались все.

Тот же Бродский говорил: «Трагедия,— когда умирает не герой, а хор». Обсуждение фильма, начавшееся рассуждениями о том, «герои ли герои», показало рождение нового хора – как и положено, в муках – но он живёт.

---

---

Спасибо за «труд понимания»: «Антон тут рядом». Это фильм, который преображает героя, автора, зрителей и даже ведущего Гордона

---

---

А чуть раньше был и открытый показ, и тоже обсуждение

---

---

И как-то это всё позволило отрефлексировать и все те события в рамках «Недели», в которых приняло участие издательство – семинары – вебинары – марафоны. Наш – педагогический – «хор» пока ещё в эмбриональном состоянии: есть движение – встречный отклик на инклюзивные запросы – но пока со стороны «коррекционщиков» - тех, кто внутри ситуации находится; некоторых учителей (занковцев, например – спасибо Леониду Владимировичу за его внимание к «как сильным, так и слабым»). Но большая часть общеобразовательных учреждений (и дошкольных в т.ч.) пока в режиме выжидания – ожидания (сигнала сверху? жареного петуха?). Нет пока понимания, что не пройдёт это стороной, как нет уже «наверху» - мы все «рядом» Так что первоначальное впечатление от недели остаётся.

Но это значит, что подготовка к инклюзивному образованию не может вестись только традиционными методами – повышения квалификации и педмастерства – нужна долгая, видимо, работа по формированию инклюзивной культуры. Собственно, мы это поняли, работая над нашими пособиями. И цель «недели» инклюзивного образования – именно в этом.

Мы уже на следующем вебинаре об этом и поговорим.

---

---

То самое сочинение, с которого начался фильм.

Люди.

Люди бывают добрые, веселые, грустные, добрые, хорошие, благодарные, большие люди, маленькие. Гуляют, бегают, прыгают, говорят, смотрят, слушают. Смешливые, барные. Красные. Короткие. Женщины бывают добрые, говорящие, светлые, меховые, горячие, красивые, ледяные, мелкие. Бывают еще люди без усов. Люди бывают сидячие, стоячие, горячие, теплые, холодные, настоящие, железные. Люди идут домой. Люди ходят в магазин. Люди играют на пианино. Люди играют на рояле. Люди играют на гармошке. Люди идут на Плеханова. Люди стоят возле дома. Люди терпят. Люди пьют воду, чай. Люди пьют кофе. Люди пьют компот. Пьют молоко, пьют морс, пьют кефир. Заварку. Пьют еще квас, лимонад, спрайт, фанту. Едят варенье, сметану. Люди думают, молчат. Больные и здоровые. Становятся водоносами, водовозами. Люди в корабле, в самолете, в автобусе, в электричке, в поезде, в трамвае, в машинке, в вертолете, в кране, в комбайне. Люди живут в домиках, в комнате, на кухне, в квартире, в батарее, в коридоре, в ванне, в душе, в бане. Люди уходят, выходят, бегают, люди еще катаются, плавают, купаются, кушают, едят, умирают, снимают носки. Люди слушают радио. Люди не терпят. Люди едят. Говорят. Люди лохматятся. Писают, какают. Люди переодеваются. Читают. Смотрят. Мерзнут. Купаются. Покупают. Греются. Стреляют. Убивают. Считают, решают. Включают, выключают. Люди еще в театре. Катаются на санках. Волнуются. Курят. Плачут, смеются. Звонят. Нормальные, гарные, озорные. Люди спешат. Ругаются. Веселые. Серьезные. Люди барабанят и громыхают. Не лохматятся. Теряются. Рыжие. Глубокие. Люди сдирают кожу. Люди ремонтируют домик, сарай. Люди потерпят. Люди рисуют, пишут. Лесные. Люди колют дрова, пилят, топят. Люди еще здороваются, говорят, прыгают, бегают. Люди конечные. Люди летают.

Антон Харитонов